Вообще-то чемпионство "Зенита" мы начали отмечать за 2 недели до этого. 28 октября мы ехали на рейсовом басе из Пятигорска в Нальчик на игру "Зенита", когда кто-то в автобусе получил СМС, что мясо только что проебало в том же Раменском и Зенит вышел на первое место. Это было неожиданно и погрузило всех в лёгкий ступор. Правда, ступор был недолгий: мы тормознули автобус и где-то на дороге между Пятигорском и Нальчиком ебанули чуть ли не половину фаеров в честь такого праздника. Сомнений уже не было. Я держал скрещённые пальцы в кармане.

Но вечером 10 ноября я был задумчив и немногословен. Поехал провожать ребят, которые отправлялись на автобусах. В басе уже начинал твориться ад. Гремели бутылки. Все галдели. Я стоял на галёрке, молча улыбался и вертел в руках апельсин, наслаждаясь этой атмосферой. Шумя, Икарус стартанул в сторону Ленты, а я поехал в сторону вокзала. Помню, в метро с интересом разглядывал лица людей и размышлял о том, почему они едут по домам, а не на Московский вокзал. Я часто размышляю об этом. Что их держит в Питере, когда завтра на выезде будет такая движуха и веселуха.

Потом я пил кофеёк в Макдаке на Невском в ожидании сбора тусовки на вокзале и старался не думать уже ни о чём. То есть я старался не думать об одном: что, если завтра мы проебём, и что потом делать. Короче, мысли невесёлые. Потом меня веселили Б. и С. в какой-то кафешке, по-моему, Аль-шарк, уплетая шаверму и размышляя о том, что если бы они сейчас были в Лондоне, то сидели бы у турков в кебабной и уплетали бы уже кебабы, а не двойную в лаваше. Пить было нельзя. И я с наслаждением смотрел на сурового М. с дымящейся пэлмэлиной во рту без трёх передних клавиш, потягивающего баночку "Балтики" номер 3. Все потихоньку собирались. Пить было нельзя, но Д. в состоянии эйфории очень живописно грохнулся прямо в тамбуре при входе в поезд с литровой бутылкой вискаря. Подошёл сам К. и, оценив падение, сказал, что этому человеку можно всё и чтобы мы бережно отнесли его до места. Утром бодрый и улыбающийся Д. угощал меня чаем, а с его плеча на меня так же весело смотрел викинг, опирающийся на щит.

Дальше был этот матч. Помню, меня, как и всех, впечатлил перфоманс местных. Кучка мясников с флагом где-то на центральной трибуне, поглядывающая на прикуривающего одну сигарету от другой Боярского. Был парашют от Ширла за шиворот воротчику. И я, наверное, шизил или держал две руки со скрещёнными пальцами в карманах. Когда в конце били по нашим воротам, сердце моё рухнуло не в пятки даже, а ещё ниже, куда-то в подошвы адидасов. Я почувствовал это очень отчётливо. И когда Домингес прыгнул под перекладину с нимбом на голове своей и вынес мяч, сердце ебануло из подошв прямо ко рту и застряло в горле, и я глотал тот золотой холодный воздух. И тогда я понял, что это всё. Наконец-то всё. Наконец-то.

Слова, которые потом будут в одной хорошей песне, я слышал тогда вживую. Хотя, наверное, многие их слышали и многие их кричали. Бородатый мужик недалеко от меня орал на поле: "Ну вот хули?! Хули ты молчишь?! ДАВАЙСВИСТИСУКА!!!" А я не кричал. Я стоял молча и смотрел на темнеющее небо Подмосковья со скрещёнными пальцами в карманах куртки и пытался скрестить пальцы на ногах. А судья так взволнован, что не может попасть свистком в рот. А потом был свисток...

...Я не помню, что было потом. Но постараюсь вспомнить. Руки взлетели вверх. Все руки взлетили вверх. Летели шарфы. Люди в Питере взасос целовали экраны телевизоров, обливались пивом и взрывали батлы шампанского. Рёв, блядь, был такой рёв. Ревел, наверно, и я. Слэм, куча мала, в которой я выбрал неверную позицию и по мне здорово потоптались и прошлись катком. Мужик сбоку от меня уже хуярил что-то из фляжки. Всё в дыму. Всё в дыму. Вы знаете, как это прекрасно. Это такой прекрасный запах. Нихера не видно. По моей макушке проскользил летящий фаер, обдав пеплом. Миллион горящих фаеров. Как это прекрасно: красно-зелёные огни на фоне черного дыма. Возле меня стояли и рыдали люди. Навзрыд рыдали такие люди, которые, я думал, никогда не плачут. Я знаю, что плакать можно или от большого горя, или от огромного переполняющего счастья. Это был второй повод. Слава Богу, это был второй повод. Эти люди стояли и рыдали, и им нечего было стыдиться. Я почему-то не плакал. Просто я года с 2002 уже лет пять частенько представлял себе, каким будет чемпионство Зенита и как я тоже всплакну и вытру слезы шарфом. Но отчего-то мне было не до слёз. Времени было мало: нужно было всё успеть впитать в себя и отложить в голове и сердце на всю жизнь. Дым рассеивался. Все были в масках. Я полез за своей. Я могу сейчас закрыть глаза и на ладони руки почувствовать её флисовую поверхность. Но я не просёк, что положил её во внутренний карман пуховика и сейчас, вся в перьях, она была больше похожа на головной убор Элтона Джона или Филиппа Киркорова. Да и хуй бы с ней. Без неё лучше. Тем более со стороны поля на сетке, закрывавшую нашу трибуну, уже повисли наши футболёры. ЧЕМПИОНЫ, ЧЕМПИОНЫ, ОЛЕ-ОЛЕ-ОЛЕ! Мы рвёмся друг к другу. Куча мала на этой дорожке перед секторами на стадионе. Куча полисов. Рваная сетка, и народ ебанул на поле. Какой-то мужик с маленьким ребенком на плечах. Бежит к полю. Ребёнку года два. Сейчас он уже взрослый, и я счастлив за него, что он был на таком футбике.

В дырке сетки К. повис на рекламном щите и застопорил движение на поле. Я кричал ему: "Давай, К.! Давай, родной! Если не сейчас, то никогда! И потом будешь жалеть об этом всю жизнь. Давай, ползи! " И он пополз. Он действительно пополз к воротам. За ним поскакали и мы. На рекламном щите, опершись, уже лежал вверх ногами полис – тот известный: меховой шапкой в наш золотой газон, а берцами смотрел в наше золотое небо.

Я побежал к нашему сектору и что-то, конечно, орал. Захотелось сделать кульбит, но, когда я начал делать его, я вспомнил, что я не умею делать кувырки эдакие. Потом я захотел ёбнуться на брюхо и проскользить рыбкой – но в этой одёжке мне нужно было ещё довольно долго тусить. Всё это решалось на ходу – в итоге вышло как вышло. Эдакий кувырок – забавный, но очень трогательный. Джинсы прекрасно были измазаны чемпионской травой – очень долго потом было жалко их стирать и смывать с себя чемпионство.

Потом я своей соткой килограмм прыгнул на довольно худенького своего соседа Сашу Макасина и немного подвалил его поваляться по газону. Мимо, наверное, уже немного устав прыгать и скакать, спокойно шагал наш друг Женя Мареш в синей футболке "Зенита" и в такой же маске, какая лежала у меня в кармане пуховика. Через маску его влажные, полные счастья глаза светлели, блестели и сияли.

А я побежал сам себя забивать в ворота. В те ворота, куда залетел парашют Ширла и от которых отлетел вынос Домингеса. Повисел, как паук в сетке, и, как я уже говорил, пизданулся со скользкой перекладины.

После этого я буду ещё пару раз бегать по чемпионскому полю "Петровского" и так же висеть в воротах и падать с перекладин, и мы будем подбегать с сектору мяса, раскинув руки: "Камон, гайз!" – и мы будем показывать голые задницы их сектору. И уже более продуманными будут выбеги на поле с центральных трибун. И сетка ворот так же будет впиваться в пальцы.

Это всё круто. Но ничего не будет уже, кроме того первого Раменского. Это был первый поцелуй – для меня и для многих.

По полю бегает паря, размахивая угловым флажком. Кто-то бегает по торсу. Вырывается сетка ворот. Я беру клочок газона, чтобы потом подарить знакомой девчонке-фанатке. Как огромный машинный дворник, через полчаса на поле выходят цепи фараонов. Народ отчисляется на трибуны. Телефон разрывают СМС. Кто-то даже названивает, как будто думают, что мне сейчас заняться нечем или что я сейчас брошу все свои дела и отвечу. Праздник переливается за стадион. Один мой друг сказал, что запах чемпионства – это запах шампанского и фаеров. Он чертовски прав. Можно закрыть глаза и представить этот потрясающий запах. Праздник Нового Года навсегда именно в тот момент отошёл на второй план.

Опять везде горят и шипят красно-зелёные огоньки фаеров. Вылетают пробки из шампанского. Уже никто не плачет – продолжается грандиозное веселье. Я немного завидую уезжающим в басах – сейчас у них начнется самое интересное. А мы отчисляемся на пригородную электричку до Москвы.

Собака битком – мы еле уместились в тамбур. У дверей стоит уверенный чуп в шляпе с рогами – оглядывает нас. На каждой остановке он, не снимая шляпы, выглядывает с серьёзным видом на платформу – оценивает обстановку и говорит нам, что всё спокойно и врагов не видать. Ребята улыбаются. Я решаю остаться покуражить в Москве у друга Серёжи, живущего там в это время. Хоть я понимал, что пропущу в Питере что-то нереально крутое, как тусовка на манежке и проход по Невскому и Кора Пота на фонарном столбе.

Я сдаю билет за час до поезда, получаю какие-то понты в размере 50 рублей и тут же покупаю батл пива, который выпиваю за 15 секунд, так как язык у меня присох к нёбу ещё во время футбика. Да такого вкусного пива я не пил ещё никогда до этого! Я еду к другу через пару станций метро от Комсомольской. Хоть я и пропустил проход в Питере, зато у нас с ним в Москве был свой проход по ночному центру: пьяные, мы шли, облокачиваясь друг на друга, падали, поднимали друг друга и горланили старую песню Розенбаума "Зенит – чемпион".

И зажгли мой последний фаер на балконе, и курили сигары, и, конечно, на огонёк зашёл искрящий и пузырящийся "Лев Голицын" со льдом.

Утром я скупил все газеты за 12 ноября, где на обложке была наша вчерашняя победа – штук десять – они лежат сейчас на антресолях, и я с удовольствием достану их и освежу в памяти лет через 15. Потом ещё, естественно, мы не просыхали два дня по московским кабакам, потому что в "Зенит" мы верили.

Когда я вернулся в Питер, неподалёку от моего дома на стене было написано баллоном каким-то фанатом: "Зенит! Я ждал этого 23 года, а сейчас мне ещё всего 20 лет".

Я очень долго стоял, вчитываясь в это гениальное произведение, и думал, что это про меня. Я родился через год после чемпионства 1984 года. В 2007 мне было 22, но я, как и все, ждал этого момента все 23 года. Как все.

Когда я ставил за свой 80-ый выезд, Дима М. озадачил меня вопросом, какой выезд из 80 был самым? Я не смог ответить на этот сложный вопрос. Но пусть это банально, в голове сразу пронесся мой 29-ый выезд – 11 ноября 2007 года.